Насколько настроения советской «оттепели» повлияли на самих Стругацких и на повесть «Понедельник начинается в субботу»?

Как известно, прообразом НИИЧАВО послужила Пулковская астрономическая обсерватория с ее атмосферой свободных научных исследований, и в целом «Понедельник начинается в субботу» вещь достаточно оптимистическая. Могу сказать — почему. Примерно в это же время, чуть раньше, вышел знаменитый фильм «Девять дней одного года»: «Понедельник» — это 1964 год, «Девять дней» — 1961 год. И тогда вера в могущество и всемогущество науки была повальной, почти все школьники начала 60-х мечтали быть физиками. Когда начались первые космические полеты, тогда уже многие захотели стать космонавтами, астрономами и изучать Вселенную и звездное небо, но до этого, безусловно, профессия физика была самой популярной. Считалось, что вот-вот наука решит все ключевые человеческие проблемы. Действительно, в годы «оттепели», когда генетику и кибернетику перестали считать буржуазными лженауками, когда глава коммунистической партии перестал быть «корифеем всех наук» и главным авторитетом в научных вопросах, когда огромное количество талантливых ученых работало, не встречая непреодолимых препятствий, вздохнув посвободнее после сталинских времен, казалось, что впереди только поступательное движение.

Почему именно наука стала таким наиболее существенным островом свободы?

Наука стала островом свободы, возможно, в том числе потому, что в это время руководство страны начало понимать, что если оно хочет технологического прорыва и достижений, если оно хочет поддерживать на нужном уровне «оборонку», то надо опираться на ученых. Поэтому в период «оттепели» в науке стало чуть посвободнее, Никита Хрущев съездил в Америку, немножко улучшились международные отношения — и еще не начался период реакции. Потому что период реакции — это уже конец 1960-х и процессы, запущенные после дела Синявского и Даниэля 1966 года, арабо-израильской войны 1967 года и чехословацких событий 1968 года. Но, кстати, в это время был также прорыв в поэзии — на всю страну стала знаменитой большая тройка Евтушенко-Рождественский-Вознесенский, когда поэты собирали стадионы на свои выступления. А наука оказалась в центре человеческих надежд, потому что именно от науки ждали чудес. И описанный Стругацкими научно-исследовательский институт чародейства и волшебства, где чудеса происходили почти каждый день, где институт предоставлял неограниченные возможности превращения человека в мага, — это, конечно, фантастика, но фантастика, которая в значительной мере отталкивалась от массового ожидания чудес от науки.

Получается, что популярность Стругацких во многом обусловлена попаданием под это ожидание?

Конечно. Когда это писалось, мало кто задумывался о том, что следствия развития науки могут быть не только позитивные, что есть исследования, которые могут быть опасны, что есть те сферы, в которые надо лезть очень аккуратно, что при ограниченности ресурсов человечеству надо думать, отдавать ли приоритет научным исследованиям.

Ядерное оружие было изобретено раньше, но Стругацкие не рассматривали его как негативное явление?

Думаю, что да, тем более что ни в одном произведении Стругацких, по большому счету, научные исследования к производству оружия не приводят. Один из самых ярких эпизодов «Понедельника» — это эксперименты по созданию кадавра, суперчеловека, ярчайшая, как мне кажется, пародия на деятельность советского агронома Трофима Денисовича Лысенко. Сначала был создан кадавр желудочно неудовлетворенный, а следующим этапом было существо с неограниченными возможностями, про которого один из героев говорит, что это суперэгоцентрист, который подгребет под себя все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство, закуклится и остановит время. Когда это существо удается уничтожить, Федор Симеонович Киврин говорит профессору Выбегалло, что тот зарывает свой талант в землю — этих идеальных людей надо на неприятельские базы сбрасывать на страх агрессору. Но это единственное, что хотя бы отдаленно может напоминать оружие. В целом же, это сказка о счастливом, почти ничем не ограниченном научном творчестве и замечательном научном коллективе, где, конечно, помимо положительных героев иногда встречаются отрицательные, но даже они отличаются своеобразным обаянием.

Но все-таки в реальных советских НИИ и даже в Пулковской обсерватории обстановка была не совсем такой?

Конечно, там была не совсем такая обстановка. Но Стругацкие же писали сказку. Я тоже провел свою молодость в научной лаборатории, но я помладше Бориса Натановича, и это был уже самый конец 70-х — 80-е годы, и ничего похожего на такую атмосферу, к сожалению, не было. Я работал в прикладном НИИ, в институтах Академии наук было чуть посвободнее, но все равно далеко не так свободно и не так весело.

А насколько ресурсно были обеспечены такие НИИ?

В тех институтах, которые занимались физическими проблемами и были связаны с ядерной физикой, то есть с тем, что можно было потом использовать на оборонные цели, я думаю, с ресурсами все было в общем неплохо. Что касается астрономов, то я не думаю, что они жили очень уж богато, потому что астрономия — это такая наука, результаты которой, в отличие от физики, могут применяться отнюдь не сразу. Поэтому я не думаю, например, что Пулковская обсерватория жила очень обеспеченно, хотя это был такой интересный островок — я там часто бываю — изолированный, с собственной территорией, прекрасной природой и всеми условиями для свободного научного творчества.

Главный герой повести, Александр Привалов, — походник, а это своего рода эскапизм от всевидящего государства. Насколько походничество было популярной формой организации своего отдыха в эти годы?

Знаете, сам Борис Стругацкий обожал путешествовать на машине, его первой машиной был «запорожец», и на этом «запорожце» он вместе со своими друзьями объездил полстраны. Что касается походничества, а скорее даже самодеятельного туризма — альпинизм, походы на байдарках, походы по горам, — то с конца 50-х это направление, действительно, получило очень сильное развитие. Походы, авторская песня и фантастика — это были, собственно, три главных способа ухода от действительности. Именно в 60-е годы бурно развивается авторская песня и происходит безусловный прорыв в отечественной фантастике, и Стругацкие были во главе этого прорыва. Кстати, все три способа я испытал на себе. Вместе с друзьями мы лазили по горам, ходили в поход, слушали авторскую песню, сами сочиняли и пели в дружеской компании, запоем читали фантастику. Безусловно, это был способ отгородиться от суеты, уйти в другое измерение, где мы себя чувствовали гораздо лучше, чем в реальном мире.

Уйти в другое измерение от государства или от всего мира?

От государства, конечно. Хотя «Понедельник начинается в субботу» — это одно из немногих произведений Стругацких, где действие происходит в наши дни. В основном сюжеты их произведений все-таки отнесены в будущее, и там таких героев, как Привалов, меньше. Но в 60-е годы огромное количество людей с рюкзаками за спиной путешествовало по стране, забиралось в горы, сплавлялось по рекам. Это было очень популярно, и эта романтика, кстати, во многом способствовала созданию целых направлений в авторской песне. Скажем, такие барды, как Юрий Визбор, были очень прочно с этим связаны.

Насколько выбор такого героя и такой темы, на ваш взгляд, повлиял на общественные настроения в отношении советском системы?

Произведение было очень популярным, но оно абсолютно не было антисоветским, как и вообще все творчество Стругацких 60-х годов. Там не было ничего антисистемного, и я думаю, что основная роль, которую оно сыграло, была лишь в еще большем росте популярности науки. Конечно, тем подросткам, которые читали повесть, хотелось поскорее закончить школу и попасть в научную жизнь, хотя бы отдаленно похожую на эту. Я думаю, что после выхода этой книги вырос конкурс на поступление в вузы.

Но в некотором смысле такая одобрительная для советской системы тема работала на ее легитимацию?

Я не думаю, что такая задача вообще ставилась. Я скажу так. Одна из ключевых идей «Понедельника», которая и дала ему название, — это книга о людях, которым работать интереснее, чем развлекаться. Конечно, эта книга воспитала не одно поколение ученых, она создавала мир, в котором можно было заниматься поисками счастья, и дарила то ощущение свободы, которого на тот момент не хватало в обществе. Это был такой идеальный мир, где хотели жить и работать. Мир, где пошлость и невежество терпели поражение, и от них — как от «желудочно неудовлетворенного» кадавра — оставались только пуговицы и вставные челюсти. При этом те, кто пришел в НИИ в 70-е годы, могли сравнить «Понедельник» с тем, что происходило в реальных научных лабораториях, и, конечно, я должен сказать, что нашими начальниками были совсем не такие замечательные люди, как Федор Симеонович Киврин или Кристобаль Хунта. Уже в 1970-1980-е годы это отчетливо воспринималось как сказка, и она никак не способствовала легитимации системы, поскольку в ней не было политического содержания. Она не говорила о политических проблемах и политических противоречиях. Единственный вывод, который должен был сделать из нее читатель, — для того, чтобы такая сказка была реальностью, надо, чтобы наука развивалась свободно, чтобы научному творчеству не мешали, чтобы наукой руководили умные, добрые и понимающие люди.

А сами Стругацкие верили, что такое возможно?

Могу сказать совершенно точно, что до 1968 года они верили в то, что это возможно, что может быть построен «Мир полудня». Перелом в их сознании стал происходить в конце 1960-х, что было в основном связано с чехословацкими событиями. Тогда их вера была очень серьезно подорвана, а потом исчезла совсем. Но тогда уже закончилась «оттепель».

Фото: архив журнала «Огонек», kommersant.ru.